Неточные совпадения
Шли они
по ровному месту три года и три дня, и всё никуда прийти не могли. Наконец, однако, дошли до болота. Видят,
стоит на
краю болота чухломец-рукосуй, рукавицы торчат за поясом, а он других ищет.
Утром, выпив кофе, он
стоял у окна, точно на
краю глубокой ямы, созерцая быстрое движение теней облаков и мутных пятен солнца
по стенам домов,
по мостовой площади. Там, внизу, как бы подчиняясь игре света и тени, суетливо бегали коротенькие люди, сверху они казались почти кубическими, приплюснутыми к земле, плотно покрытой грязным камнем.
Вскочил Захарий и, вместе с высоким, седым человеком, странно легко поднял ее, погрузил в чан, — вода выплеснулась через
края и точно обожгла ноги людей, — они взвыли, закружились еще бешенее, снова падали, взвизгивая, тащились
по полу, — Марина
стояла в воде неподвижно, лицо у нее было тоже неподвижное, каменное.
Еще до сих пор не определено, до какой степени может усилиться шерстяная промышленность, потому что нельзя еще,
по неверному состоянию
края, решить, как далеко может быть она распространена внутри колонии. Но,
по качествам своим, эта шерсть
стоит наравне с австралийскою, а последняя высоко ценится на лондонском рынке и предпочитается ост-индской. Вскоре возник в этом углу колонии город Грем (Grahamstown) и порт Елизабет, через который преимущественно производится торговля шерстью.
Над землей, погруженной в ночную тьму, раскинулся темный небесный свод с миллионами звезд, переливавшихся цветами радуги. Широкой полосой, от
края до
края, протянулся Млечный Путь.
По ту сторону реки стеной
стоял молчаливый лес. Кругом было тихо, очень тихо…
Время
стояло позднее, осеннее, но было еще настолько тепло, что люди шли в одних фуфайках.
По утрам бывали заморозки, но днем температура опять поднималась до +4 и 5°С. Длинная и теплая осень является отличительной чертой Зауссурийского
края.
Иман еще не замерз и только
по краям имел забереги. На другом берегу, как раз против того места, где мы
стояли, копошились какие-то маленькие люди. Это оказались удэгейские дети. Немного дальше, в тальниках, виднелась юрта и около нее амбар на сваях. Дерсу крикнул ребятишкам, чтобы они подали лодку. Мальчики испуганно посмотрели в нашу сторону и убежали. Вслед за тем из юрты вышел мужчина с ружьем в руках. Он перекинулся с Дерсу несколькими словами и затем переехал в лодке на нашу сторону.
Тетушка задержала нас до пятого часа. Напрасно отпрашивалась матушка, ссылаясь, что лошади давно уже
стоят у крыльца; напрасно указывала она на черную полосу, выглянувшую на
краю горизонта и обещавшую черную тучу прямо навстречу нам. Анфиса Порфирьевна упорно
стояла на своем. После обеда, который подавался чрезвычайно медлительно, последовал кофей; потом надо было по-родственному побеседовать — наелись, напились, да сейчас уж и ехать! — потом посидеть на дорожку, потом Богу помолиться, перецеловаться…
Обыкновенным образом стрелять журавлей очень трудно и мало убьешь их, а надобно употреблять для этого особенные приемы и хитрости, то есть подкрадываться к ним из-за кустов, скирдов хлеба, стогов сена и проч. и проч. также, узнав предварительно, куда летают журавли кормиться, где проводят полдень, где ночуют и чрез какие места пролетают на ночевку, приготовить заблаговременно скрытное место и ожидать в нем журавлей на перелете, на корму или на ночевке; ночевку журавли выбирают на местах открытых, даже иногда близ проезжей дороги; обыкновенно все спят
стоя, заложив голову под крылья, вытянувшись в один или два ряда и выставив
по краям одного или двух сторожей, которые только дремлют, не закладывая голов под крылья, дремлют чутко, и как скоро заметят опасность, то зычным, тревожным криком разбудят товарищей, и все улетят.
В отношении к охоте огромные реки решительно невыгодны: полая вода так долго
стоит на низких местах, затопив десятки верст луговой стороны, что уже вся птица давно сидит на гнездах, когда вода пойдет на убыль. Весной,
по краям разливов только, держатся утки и кулики, да осенью пролетные стаи, собираясь в дальний поход, появляются
по голым берегам больших рек, и то на самое короткое время. Все это для стрельбы не представляет никаких удобств.
Когда подъедешь, бывало, к болоту или весеннему разливу около реки, то совершенно потеряешься:
по краям стоят, ходят и бегают различные породы куликов и куличков.
Снился ей желтый песчаный курган за болотом,
по дороге в город. На
краю его, над обрывом, спускавшимся к ямам, где брали песок,
стоял Павел и голосом Андрея тихо, звучно пел...
А в руках она держит большой поднос, на котором
по краям стоят много стаканов с шампанским вином, а посредине куча денег страшная.
Небольшой камень этот, возвышающийся над водой ровною и круглою площадью фута в два в диаметре, служил теперь помещением для пяти человек, из коих четверо: Порохонцев, Пизонский, лекарь и Ахилла, размещались
по краям, усевшись друг к другу спинами, а Комарь
стоял между ними в узеньком четыреугольнике, образуемом их спинами, и мыл голову своего господина, остальные беседовали.
Приехал доктор и вырвал больной зуб. Боль утихла тотчас же, и генерал успокоился. Сделав свое дело и получив, что следует, за труд, доктор сел в свою бричку и поехал домой. За воротами в поле он встретил Ивана Евсеича… Приказчик
стоял на
краю дороги и, глядя сосредоточенно себе под ноги, о чем-то думал. Судя
по морщинам, бороздившим его лоб, и
по выражению глаз, думы его были напряженны, мучительны…
К полудню
по широкому раздолью Оки, которая сделалась уже какого-то желтовато-бурого цвета, шумно гулял «белоголовец». За версту теперь слышался глухой гул, производимый плеском разъяренных волн о камни и
края берега. Голос бури заглушал человеческий голос.
Стоя на берегу, рыбаки кричали и надрывались без всякой пользы. Те, к кому обращались они, слышали только смешанный рев воды, или «хлоповень» — слово, которое употребляют рыболовы, когда хотят выразить шум валов.
Над ними в неизмеримой вышине неба вы уж непременно увидите беркута, род орла: распластав дымчатые крылья свои, зазубренные
по краям, распушив хвост и издавая слабый крик, похожий на писк младенца, он
стоит неподвижно в воздухе или водит плавные круги, постепенно понижаясь к добыче.
Нервно подергивая плечами, приемщик надтреснутым голосом рассказывал о том, как голодали крестьяне, но Фома плохо слушал его, глядя то на работу внизу, то на другой берег реки — высокий, желтый, песчаный обрыв,
по краю которого
стояли сосны.
Люди в безумии страха метались
по плоту; он колебался под их ногами и от этого плыл быстрее. Было слышно, как вода плещет на него и хлюпает под ним. Крики рвали воздух, люди прыгали, взмахивали руками, и лишь стройная фигура Саши неподвижно и безмолвно
стояла на
краю плота.
Там, упираясь руками о стол,
стоял Фома. Оскалив зубы, он молча оглядывал купечество горящими, широко раскрытыми глазами. Нижняя челюсть у него тряслась, плечи вздрагивали, и пальцы рук, крепко вцепившись в
край стола, судорожно царапали скатерть. При виде его по-волчьи злого лица и этой гневной позы купечество вновь замолчало на секунду.
Подойдя однажды к платформе, я увидел на ней Урманова, Он
стоял на
краю и смотрел
по направлению к Москве. Полотно дороги лежало между откосами насыпи, пустынное, с двумя парами рельсов и линией телеграфных столбов. Взгляд убегал далеко вперед, за этими суживающимися полосками, которые терялись вдали, и над ними вился тот дымок или туман,
по которому узнается присутствие невидного большого и шумного города.
Дом Бориса Петровича
стоял на берегу Суры, на высокой горе, кончающейся к реке обрывом глинистого цвета; кругом двора и вдоль
по берегу построены избы, дымные, черные, наклоненные, вытягивающиеся в две линии
по краям дороги, как нищие, кланяющиеся прохожим;
по ту сторону реки видны в отдалении березовые рощи и еще далее лесистые холмы с чернеющимися елями, налево низкий берег, усыпанный кустарником, тянется гладкою покатостью — и далеко, далеко синеют холмы как волны.
К полудню доплыли до Красновидова; на высокой, круто срезанной горе
стоит голубоглавая церковь, от нее, гуськом, тянутся
по краю горы хорошие, крепкие избы, блестя желтым тесом крыш и парчовыми покровами соломы. Просто и красиво.
Марфа Андревна
стояла по-прежнему на
краю раскрытого окна.
Тени плавают, задевают стебли трав; шорох и шёпот вокруг; где-то суслик вылез из норы и тихо свистит. Далеко на
краю земли кто-то тёмный встанет — может, лошадь в ночном —
постоит и растает в море тёплой тьмы. И снова возникает, уже в ином месте, иной формы… Так всю ночь бесшумно двигаются
по полям немые сторожа земного сна, ласковые тени летних ночей. Чувствуешь, что около тебя, на всём круге земном, притаилась жизнь, отдыхая в чутком полусне, и совестно, что телом твоим ты примял траву.
— Я знаю эту здешнюю могилку-с, и мы оба
по краям этой могилы
стоим, только на моем
краю больше, чем на вашем, больше-с… — шептал он как в бреду, все продолжая себя бить в сердце, — больше-с, больше-с — больше-с…
Одрик
стоял тут же. Это была небольшая старая кроватка, плотно засыпанная
по углам клоповыми яйцами; на кроватке лежал сноп соломы и кусок редкого миткалю с грубо выведенным красками крестом, копием и тростию. Проводник ловкою рукою распушил соломку, чтобы на все стороны с
краев свешивалась, положили на нее желтого расслабленного, покрыли миткалем и понесли.
Прямо над поляной легко и высоко
стояло большое розовое облако; как дым, тянулись
по нем серые полосы; на самом
краю его, то показываясь, то исчезая, дрожала звездочка, а немного подалее виднелся белый серп месяца на слегка поалевшей лазури.
Ему ничего не дали, и он, крякнув, поплелся домой. Ольга потом
стояла на
краю и смотрела, как обе повозки переезжали реку бродом, как
по лугу шли господа; их на той стороне ожидал экипаж. А придя в избу, она рассказала мужу с восхищением...
Ну все-таки надо правду говорить, маленько и у меня
по сердцу скребнуло: не было бы какого худа. Вот, мол, и
край Соколиного острова
стоим, а приведет ли бог на амурской-то стороне побывать? А амурская-то сторона за проливом
край неба горами синеет. Так бы, кажись, птицей снялся да полетел. Да, вишь, локоть и близок, а укусить — не укусишь!..
Первое, что бросилось Ферапонтову в глаза, — это стоявшие на столике маленькие, как бы аптекарские вески, а в углу, на комоде, помещался весь домашний скарб хозяина: грязный самоваришко, две-три полинялые чашки, около полдюжины обгрызанных и треснувших тарелок.
По другой стене
стоял диван с глубоко просиженным к одному
краю местом.
Кое-где
по горе криво
стоят тихие берёзки и осины, а наверху, на
краю оврага, растёт могучая сосна, выдвинула над нами широкие, чёрные лапы и покрыла нас, как шатром.
Цирельман и его жена Этля — старая не
по летам женщина, изможденная горем и голодной, бродячей жизнью — были бездетны. Они жили на
краю местечка, снимая угол у вдовы сапожника, которая, в свою очередь, нанимала за два рубля целую комнату, переделанную из яичного склада. В огромной и пустой, как сарай, комнате, вымазанной голубой известкой,
стояли прямо на земляном полу не отгороженные никакими занавесками две кровати: у одной стены помещалась вдова с четырехлетней девочкой, а у другой — Цирельман с женой.
А Иуда сел — и, двигая головою направо и налево, тоненьким голоском стал жаловаться на болезни, на то, что у него болит грудь
по ночам, что, всходя на горы, он задыхается, а
стоя у
края пропасти, испытывает головокружение и едва удерживается от глупого желания броситься вниз.
На
краю оврага показался верховой офицер; он отчаянно кричал; «Патронные ящики Софийского полка дава-а-ай!» Но ящики
стояли по ту сторону оврага, и звук его голоса, несмотря на крайнее напряжение, не доходил до ездовых.
В ожидании экипажей Абогин и доктор молчали. К первому уже вернулись и выражение сытости и тонкое изящество. Он шагал
по гостиной, изящно встряхивал головой и, очевидно, что-то замышлял. Гнев его еще не остыл, но он старался показывать вид, что не замечает своего врага… Доктор же
стоял, держался одной рукой о
край стола и глядел на Абогина с тем глубоким, несколько циничным и некрасивым презрением, с каким умеют глядеть только горе и бездолье, когда видят перед собой сытость и изящество.
Стояли? Нет, шли. Завороженная, не замечаю, что сопутствующее им тело тронулось, и осознаю это только
по безумной рези в глазах, точно мне в глазницы вогнали весь бинокль,
краем в
край.
Радехонька Параша… Давно ее клонит ко сну… Разостлали
по земле шерстяные платки, улеглись. В самой середке положили Парашу, к бокам ее тесно прижались Фленушка с Марьюшкой,
по краям легли старицы… Прислонясь к ветвистому дубу, сумрачен, тих и безмолвен
стоял Василий Борисыч, не сводя грустных взоров с подернувшейся рябью поверхности Светлого Яра…
Иван Шишкин, уставши наконец шататься
по дорожкам, сел в тени старого вяза на скамейку, помещавшуюся у площадки пред павильоном, куда на летний сезон переселился некий предприниматель и открывал там кафе-ресторан и кондитерскую.
По краям площадки, перед скамейками
стояли зеленые столики — признак того, что предприниматель уже открыл свою летнюю деятельность к услаждению славнобубенской гуляющей публики. Экс-гимназист снял фуражку, обтер со лба пот, взъерошил немножко волосы и закурил папироску.
С
краю исстари славных лесов Муромских, в лесу Салавирском, что раскинулся
по раздолью меж Сережей и Тешей, в деревушке Родяковой, что
стоит под самым почти Муромом, тому назад лет семьдесят, а может и больше, жил-поживал бедный смолокур и потом «темный богач» Данило Клементьев.
Почти на самом
краю городка, в самом укромном, уединенном уголке,
стоял обширный деревянный дом, обшитый тесом, выкрашенный дикой краской, с девятью окнами
по лицу.
И после встречи с Пьером князь Андрей остается таким же мертвецом, каким был до встречи. Проходит два года. Раннею весною он едет
по опекунским делам в рязанские имения своего сына. Все вокруг зеленеет, и трава, и деревья. На
краю дороги высится огромный дуб. «Старым, сердитым и презрительным уродом
стоял он между улыбающимися березами».
Взобравшись на гребень большого отрога, идущего к реке от главного массива, я остановился передохнуть и в это время услышал внизу голоса. Подойдя к
краю обрыва. я увидел Ноздрина и Чжан-Бао, шедших друг за другом
по льду реки. Отрог, на котором я
стоял, выходил на реку нависшей скалой, имевшей со стороны вид корабельного носа высотою более чем в 100 метров.
Сын так же, как и отец, махнул рукой и выбежал на двор. Дом Ширяева
стоял одиночкой у балки, которая бороздой проходила
по степи верст на пять.
Края ее поросли молодым дубом и ольхой, а на дне бежал ручей. Дом одною стороною глядел на балку, другою выходил в поле. Заборов и плетней не было. Их заменяли всякого рода стройки, тесно жавшиеся друг к другу и замыкавшие перед домом небольшое пространство, которое считалось двором и где ходили куры, утки и свиньи.
Он
стоял на самом
краю обрыва и пристально взглядывал
по направлению развалин старой крепости.
Старик и Санька разошлись и стали
по краям отары. Оба
стояли, как столбы, не шевелясь, глядя в землю и думая. Первого не отпускали мысли о счастье, второй же думал о том, что говорилось ночью; интересовало его не самое счастье, которое было ему не нужно и непонятно, а фантастичность и сказочность человеческого счастья.
Слюнка и Рябов, осторожно шлепая
по талому снегу и увязая в грязи, проходят
по краю леса шагов двести и останавливаются. Лица их выражают испуг и ожидание чего-то страшного, необыкновенного. Они
стоят как вкопанные, молчат, не шевелятся, и руки их постепенно принимают такое положение, как будто они держат ружья с взведенными курками…
Каждый раз, как он попадает в эти
края, ему кажется, что он приехал осматривать «катакомбы». Он так и прозвал дворянские кварталы. Едет он вечером
по Поварской,
по Пречистенке,
по Сивцеву Вражку,
по переулкам Арбата… Нет жизни. У подъездов хоть бы одна карета
стояла. В комнатах темнота. Только где-нибудь в передней или угловой горит «экономическая» лампочка.
Часу в десятом утра два помещика, Гадюкин и Шилохвостов, ехали на выборы участкового мирового судьи. Погода
стояла великолепная. Дорога,
по которой ехали приятели, зеленела на всем своем протяжении. Старые березы, насаженные
по краям ее, тихо шептались молодой листвой. Направо и налево тянулись богатые луга, оглашаемые криками перепелов, чибисов и куличков. На горизонте там и сям белели в синеющей дали церкви и барские усадьбы с зелеными крышами.
В большой столовой, куда вошли офицеры, на одном
краю длинного стола сидело за чаем с десяток мужчин и дам, пожилых и молодых. За их стульями, окутанная легким сигарным дымом, темнела группа мужчин; среди нее
стоял какой-то худощавый молодой человек с рыжими бачками и, картавя, о чем-то громко говорил по-английски. Из-за группы, сквозь дверь, видна была светлая комната с голубою мебелью.